Алексей Доронин - Сорок дней спустя [litres]
Пусть так. Двум бойцам, которые несли вахту сегодня, это было абсолютно по барабану. Нервы у них огрубели настолько, что, кажется, ничто уже не способно задеть их чувства. Гораздо важнее для них то, что это место устроено с относительным комфортом. Рядом с кухней располагался утепленный санузел. Все, кто попадал сюда, дивился на это чудо природы – работающий сортир среди руин. Коммунальное водоснабжение заменяло железное ведро с крышкой. Его наполняли снегом, который в обогреваемом помещении быстро таял. Пить эту воду было нежелательно даже после отстаивания, «козленочком станешь», для питья они приносили с собой канистры из убежища, но смывать ею – запросто. Само же отхожее место являлось гибридом выгребной ямы и ватерклозета, потому что отходы жизнедеятельности уносились не в канализацию, которой не существовало, а прямо в квартиру под ними через дыру в трубе этажом ниже.
Антон Караваев глянул на свои «котлы» «Патек-Филипп» с двумя циферблатами и кучей прибамбасов. Он особо не светил их, поскольку Батя труподерства не одобрял, относя к нему и вынос ненужных для выживания вещей из магазинов. Половина дежурства прошла. Как показывал опыт, это означало, что никто не сунется проверять их бдительность. А значит, можно чуть расслабиться.
Он потянулся, зевнул и метнул окурок в банку из-под кильки в томате. Еще один плюс. Внизу курить разрешалось только в одном месте, да и там из-за дефицита сигарет к тому, кто вытащит пачку, сразу липли с просьбой поделиться.
За пять минут он умял банку тушенки и две пачки галет, выпил кружку крепкого как чифир чая с четырьмя ложками сахара. Это помогло согреться. Антон потянулся, хрустнул пальцами и качнулся на стуле, отполированном задницами трех десятков дозорных. Достал из кармана айфон, вещицу из невозможного прошлого, и включил свой любимый плей-лист, жалея только о том, что нельзя поставить нормальную громкость.
Эту песню он и сам пару раз исполнял в убежище под гитару, разрешение на которую далось ему нелегко, чередуя пару аккордов и подпевая разудалым голосом, который отлично соответствовал содержанию.
На дороге снег заносит трупы,
Сдохли под обоями клопы,
Догорая, крыса скалит зубы,
Так и не добравшись до крупы.
А мы сидим в заваленном сарае,
Есть у нас два ящика вина,
Ах, она такая-растакая,
Ядерная зимушка-зима.
Все сгорело: книги и картины,
Детсады, больницы, психдома,
Винные сгорели магазины,
Развалилась прочная тюрьма.
А все одно, сидим себе, бухаем,
Есть еще два ящика вина,
Ах, она такая-растакая,
Ядерная зимушка-зима…[9]
Песня прервалась, нажавший на кнопку Антон закашлялся.
– Э, у тебя тубик что ли? – Хомяк отодвинулся от товарища.
Палочка Коха уже начинала победное шествие по убежищу, этому способствовали плохая еда и скученность, каких не встречалось ни в одной ИТК. От антибиотиков было мало толку, потому что убежище не могло предоставить больным санаторные условия. А при туберкулезе лучше никакого лечения, чем недостаточное: возбудитель становится иммунным к конкретному препарату и только комплексное применение может его убить.
– Нет. В горле запершило.
– Понятно, – успокоился Борис. – А от ящика винища я бы не отказался.
– Аналогично… Ладно, харэ кемарить, ты не забыл, что все выходы наружу твои? – напомнил он толстяку про карточный долг. – Смотри, если что, сразу тревогу поднимай. Ты же слышал, что Борисыч сказал? «Не ослаблять, блядь, бдительности ни на единую секунду», – спародировал Караваев голос майора.
– А я не пойму, чего ради? Что тут может быть?
– Да ни хрена не может, – пожал плечами Караваев. – Борисыча паранойя давит, везде ему всякие гады мерещатся. А тут одни люди с альтернативным метаболизмом.
– Чего?.. – уставился на него Хомяк.
– Это, Боря, американская политкорректность. Трупы, иначе говоря.
– Так бы и сказал, ёксель-моксель.
– Нормальные люди отсюда месяц назад ноги сделали. А ненормальные… перемерли все. Ну, кроме любителей альтернативных видов мяса.
Оба вспомнили об одном и том же. Эту историю они знали из уст самого участника, человека сдержанного и к истерике не склонного. Ну, после того случая он сильно изменился.
Неделю назад, стоя на этом же балконе, через пелену снегопада дозорный увидел в прибор ночного видения на противоположной стороне проспекта две фигуры. Одна двигалась вдоль дома, другая крадучись догоняла ее. На секунду дозорный потерял их из виду – людей скрыл торговый павильон. Но по другую сторону от него появился только один силуэт.
Боец навел на него ПНВ. Это был чужак, закутанный с ног до головы, в валенках и с накинутым капюшоном. Как потом говорил дозорный, почувствовал дурноту, еще ничего толком не разглядев. Вроде бы бродяга склонился над мертвым телом и обыскивал его. Это не запрещалось. Но что-то было неправильно. Когда боец навел резкость, его глазам открылась картина, от которой он чуть не выблевал завтрак. Разглядев все в деталях, он сделал то, за что получил потом строгий выговор. Вернулся в квартиру, взял, ничего не говоря напарнику, СВД и сделал два выстрела по человеку… если этим словом можно назвать того, кто сидит над раздетым трупом и методично срезает с него куски мерзлой ягодицы, складывая их в целлофановый пакет, как вырезку на рынке. Пули, выпущенные из снайперской винтовки, взрыли снег неподалеку от цели. Видимо, у бойца был легкий тремор рук.
Как он потом объяснил, выродок вскочил и резво побежал, выдирая ноги из глубокого снега. Третья пуля догнала его уже у самого подъезда.
Они многого навидались за эти недели, и любого из них трудновато было шокировать. Дело было даже не в том, что этот бедолага ел человеческое мясо. Просто человек с наблюдательного пункта достаточно навидался мертвецов и умел отличить свежий от замерзшего. Они и до этого находили давнишние трупы, раздетые и обглоданные собаками, но никому в голову не пришло, что лучшие куски с них достаются не зверью. Если б он лежал замерзший под снегом, на срезе не выступило бы ни кровинки, да и для разделки замерзшего мяса понадобился бы не нож, а топор.
О происшествии было доложено «вниз», и через четверть часа на пост прибыла оперативная группа. После опроса очевидца бойцы наскоро обыскали пятиэтажку, до которой пяти шагов не хватило трупоеду. Ничего не найдя, они вздохнули с облегчением и вернулись в подземелье, которое после этого, наверно, стало казаться почти родным. Тела трогать не стали.
История имела продолжение. На следующий день новая смена пришла на пост. Но ни мертвого людоеда, ни тела его жертвы на улице не обнаружилось. Видимо, товарищи убитого прибрали. Уволокли целиком, и вряд ли чтоб похоронить. На этот раз со всеми предосторожностями обследовали не только квартиры, но и подвалы пяти близстоящих домов. В одном из них нашли покинутую «лежку» – матрасы, пустой баллон для газовой плитки и закопченный котелок. Но ни характерных костей, ни обрезков, подтверждающих, что именно здесь обитали каннибалы, не оказалось. Кто-то из медиков высказал теорию, что все, кто остался в городе, который беженцы выжрали, как саранча, должны включать в свой рацион человечину. Иначе им нечем восполнять потери энергии.
– Да не понтись ты, – начал Карабас. – Мы же ходили и ничего не видели. Нет тут давно людоедов. Разве только…
В этот момент во входную дверь отрывисто постучали, и парень забыл, какой прикол собирался сморозить. Знаками он показал Борису, чтобы тот спрятал карты в стол, и отодвинул засов.
На пороге стоял не кто иной, как Павел Ефремов, – младший лейтенант ракетных войск, ныне четвертое лицо в убежище, начальник караульной службы. Один, без сопровождения, – он знал тут каждый камень.
– Ё-мое, знакомые все лица. Расслабляетесь? Посижу с вами, посмотрю, как службу несете… Вы вот, наверно, думаете, мы в игрушки играем. А на вас, между прочим, ответственность за все убежище сейчас…
Снова потянулось время, только теперь халтурить было нельзя. Разницу между днем и ночью глаз уловить не мог, но биологические часы неумолимо отсчитывали свое, и в три часа утра спать всем хотелось зверски. Выручал только крепкий чай.
Однако, когда до конца дежурства оставалось двадцать минут, случилось нечто, что надолго вырвало их из привычного распорядка дня.
Все трое находились в «холодной» комнате, когда в абсолютной тишине снаружи, к которой они привыкли настолько, что перестали ее замечать, раздались свист, а следом отрывистый хлопок.
– Это еще что?.. – Борис, который находился ближе всех к балконной двери, приоткрыл ее и высунулся наружу. Небо со стороны проспекта было раскрашено всеми оттенками зеленого.
